03.09.2011

В истории городов и сел Украины есть небольшая глава, посвященная Ирдыню. Там сказано: «В период с октября 1941 года и по февраль 1942 года здесь действовала подпольная группа, которую возглавлял В. Г. Заводюк. Позже он был зверски замучен гитлеровцами». Эту книгу сын держал в руках там, на Ирдынских болотах...

Мы сидели вдвоем в пустом классе, за первым столом крайнего от окна ряда. Уже кончились уроки, разошелся по домам педсовет, и директор в спортивном свитере, в тяжелых очках попросил уборщицу принести нам крынку молока и две чашки. Из окна школы было видно, как, прижимаясь к земле, неслась по Степи поземка - осмысленное, упрямое движение ветра вперемежку со снегом туда, в сторону резко прочерченного оврага. Как будто природа вздумала засыпать его навсегда, как ненавистный шрам на лице Земли.

- Так что же потянуло вас съездить в Ирдынь? Через столько то лет... Что вы пытались найти там? - спросил я осторожно.

Он неловко дернул плечом, отвел взгляд. Потом наконец сказал глухо, без всякой рисовки: - Вдруг стало невозможно без этого жить. Отец снился по ночам...

...Война била по семьям, на то она и война. После того, как Владимир Григорьевич Заводюк ушел по мобилизации на фронт, из Черкасс на восток отправился первый эшелон с эвакуированными. Немало было в нем и жителей Ирдыня, небольшого поселка на болоте. Жена Заводюка Евдокия в тот эшелон не попала. Молодую женщину с двумя детишками на руках видели в товарняке, который отправлялся в глубь России вслед за первым эшелоном. Под Золотоношей, не пройдя и полсотни километров, поезд был обнаружен и разбомблен фашисткой авиацией. Может, как раз о той бомбежке вспоминает директор Валерий Мирович Заводюк.

- Какая то станция... Мы бежим... В одной руке у матери пустой эмалированный бидон, я держусь за него. На другой руке брат Гриша. Ему всего год, мне два... Свист бомб... Осколков... Потом какое то подземелье... Сбившиеся в кучу люди...

Вы знаете, все стараюсь представить лицо матери и не могу. Страшно признаться: бидон помню, а материнское лицо - нет...

Поспешные проводы мужа на фронт, ад бомбежки под Золотоношей - все это, видимо, и потрясло Евдокию. И поныне сын не знает, когда и по какому полю мать шатаясь, пошла в одиночку. А ровное, пустынное поле оказалось минным. Еще хорошо, что осталась жива, только руку потеряла...

Когда школьники спрашивают, помню ли я войну, отвечаю: помню!

Директор встал, зашагал вдоль классной доски. Перед глазами по двору, трепеща, носятся курицы. У них отрублены головы. И капельки крови падают на зеленую траву. Это фантасмагория. Это пришли немцы. И еще, у печки сидит мать. Культей прижимает к груди картошку, а в другой руке нож, осторожно срезает им кожуру. И беззвучно плачет. Детей забрали у Евдокии позже - уже в приволжских степях. В минуту горького отчаянья и безумства она подошла к реке с сыновьями на руках. Говорят, плакала над водой, что то тихое причитала. Заподозрили люди неладное, отвели беду, отправили ее лечиться, а Валеру и Гришу - в Дубовский детский дом под Сталинградом...

Что привязывает человека к месту? Что превращает для него какой то уголок земли в ту частицу родины, и живет в нем до самого смертного часа? Что заставляет любить его этот уголок, любить трепетно, нежно, каким бы жалким, убогим он ни был в сравнении с пышностью и великолепием других земель? Память...

Тогда, в метель, провожая меня из школы, он протянул записи: «Может, в гостинице почитаете». Я читал и не мог оторваться. Не потому, что детали увидены зорко. Потрясло другое. Сохраненное детство...

В такой войне, после таких испытаний, страна сумела оставить в душах детдомовцев не только бомбежку эшелона, эмалированный бидон в руке матери и ее беззвучные слезы у холодной печи...

Решил поехать в Дубовку. Предложил Заводюку вместе поехать к порогу детского дома. Как он обрадовался, что сможет показать все то, что стало для него истинной Родиной. В детдоме были у нас свои мастерские, свой сад, много разных кружков...

Между прочим, тут и по сей день живет Иван Дмитриевич Байбаков, он у нас физруком был, и про братьев сказал он так:

Валерий то на круглые пятерки учился, читал много, бывало, забьется в уголок - и с книгой. И что в педагогический поступил, так, это оправдано. А Григорий тоже образование получил, но по другой части - зоотехник. В общем, в люди вышли оба... Да только разве они!
Это ж какой детдом был! Дети Сталинграда!

Потом в Волгоградском краеведческом музее я обнаружил рукописную книгу в обложке из красного бархата с золотым тиснением «История Дубовского специального детского дома». На протяжении многих лет этот дневник вела директор Евгения Эдуардовна Волошко. Вот бы кого по расспрашивать! Да уж нет ее давно...

Евгения Эдуардовна не забыла занести в дневник беглые записи о двух братьях. Вроде бы ничего существенного. Как Гриша губу расшиб, как нелюдимо держался поначалу. Валерий. Но было в этой будничной подробности что то от материнского сердца, для которого и разбитая губа - событие.

Уже кончилась война, но в детском доме никто не знал, где он, их отец. О матери говорили, будто она немного оправилась, пришла в рассудок и даже вернулась на Украину. Да что слухи? Родители не объявлялись... И вот однажды это страшное письмо. Ни в каких архивах оно не сохранилось. Долгие годы ни Валерий, ни Гриша не ведали о нем. Знали несколько воспитателей, да и они старались не помнить. Евдокия Ивановна сообщала из Ирдыня: «ставлю в известность, что отец моих детей, В. Г. Заводюк, предал Родину, работал на врагов». Это бала единственная весточка от матери. Вскоре она умерла.

- Для каждого из нас мать - это целый мир. Разве не так? Но что же произошло с отцом?...

Попав под Киевом в окружение, Владимир Заводюк решил пробиваться к своему поселку. Шел лесами, прятался, пробился. А тут уже хозяйничали немцы, а фронт уходил всё дальше и дальше на восток...

В бараке, прижатом к самому лесу, где жила молодая медсестра, вскоре встретились четверо. Кроме хозяйки и Заводюка, были еще двое. Одного Владимир знал хорошо - Сергей Евтихиевич Мацкевич, до войны председатель Ирдынского поссовета. Другого видел впервые.

- Вот что, Володя. Надеюсь, догадываешься, к кому ты пришел на встречу? - спросил Мацкевич

- Есть к тебе дело. Заслужи у немцев доверие. Нам нужен свой человек в полиции.

- Да вы что? - он смотрел ошарашено.

- Надо...

- Советская власть вернется, а я потом должен доказывать, как в полицию попал?

- Надо! - настойчивей повторил Мацкевич.

До тех пор молчавший незнакомец вырвал из тетради листок и написал: «санкционирую работу в полиции в пользу партизан». Расписался, поставил дату, протянул:

- Возьми. Считай официальным документом!

Заводюк прочел и понял, что перед ним комиссар партизанского отряда, первый секретарь Черкасского райкома партии Сергей Наумович Палеха.

- Да как я доверие то заслужу? Чем?

- Вот это деловой разговор, - добродушно ответил Мацкевич.

- Бурты картошки на окраине поселка видел? Мы пополняем оттуда свои запасы. Многие в Ирдыне знают об этом, но помалкивают. Ты не молчи. Кричи на всех перекрестках: «Этой картошкой партизаны кормятся!». Дойдет до немецкого уха, прислушаются, оценят... И вообще распускай слухи о партизанских кознях. Если станешь начальником полиции, в помощники подбери верных людей.

Заводюк долго молчал. Потом угрюмо кивнул. Гитлеровцы старались как можно скорее начать разработку торфа, и техник Заводюк мог бы пригодиться. Что они знали о нем? Деловой, толковый специалист, беспартийный, владеет немецким. С таким стоит поработать... Вскоре был объявлен новый староста поселка - Заводюк. Он же возглавил Ирдынскую полицию.

Бывших рабочих торфопредприятия Леонтия Гудакова и Гавриила Онуфриенко Заводюк знал хорошо. Мог на них положиться. Поэтому предложил обе кандидатуры на должности полицаев. «Их благонадежность гарантирую, - докладывал немцам,- не подведут».

Вскоре вслед за своим «шефом» оба «полицая» принесли партизанскую присягу. Чтобы снять какие либо подозрения у немцев, в декабре 1941 года партизаны предложили Владимиру Григорьевичу «жениться» на Антонине, вдове бывшего старосты, застреленного партизанами,- соблюдши, так сказать, «преемственность». Пришел день, когда Заводюк понял, что можно положиться и на «жену». Было решено в ее хате устроить явку и убежище для Мацкевича. Охрану буртов картошки поручили Гудакову и Онуфриенко. Партизаны приходили за провизией в часы их дежурства.

...Облаву немцы готовили в ночь на 2 ноября 1942 года. Все было выверено и учтено. Окрестные леса будут просечены насквозь. Даже если бы пришлось искать зайца, а не партизанский отряд - ему не уцелеть. Заблокированы тропы, обложены опушки. На секретном совещании Заводюк вместе со всеми согласно кивал: в успехе не сомневаюсь, наконец то удастся покончить с лесными бандитами. Поселок был забит автомашинами и полицаями.

Как партизанам уйти из квадрата, в котором их засекли? Остается одно: узкий коридор вдоль железнодорожной насыпи - тот самый, который исключался планом карательной операции. Донесение связного пришло вовремя - за два часа до начала облавы, и отряд успел ускользнуть.

Из дневника партизанского командира, бывшего лектора Черкасского горкома партии Федосия Родионовича Савченко: «враг не оставляет нас в покое, однако облавы всегда проходят впустую. Получается так: там, где мы были вчера - сегодня облава, и завтра будет облава там где мы отдыхаем сегодня».

Жить командиру было отпущено еще три месяца с небольшим. Его убьют в засаде на правом берегу реки Ирдынь. Но это будет потом, когда вовсю зацветут яблони. Тогда же погибнет и Мацкевич... Вот «сигнальная» береза. Никакой тряпочки, привязанной к ветвям, нет. Значит, все в порядке, входить в поселок можно. Значит, Володя ждет.

- Что нового? - спросил Палеха - отчего невесел?

- Новость неприятная - тихо ответил Заводюк - немцы заподозрили, что в поселке партизанам оказывают помощь не только продовольствием. Поговаривают о причинах неудавшейся облавы.

- Да... - задумался комиссар.

- Думаю пришла пора тебе, Гудакову и Онуфриенко уходить с нами в лес. Развязки можно ожидать в любой момент.

- Да ничего страшного. Все обойдется, Сергей Наумович... Предчувствие у меня такое...

Предчувствие его не обманывало. Когда шел этот разговор, в гестапо уже поступил донос. Вскоре Заводюка вызвали в Черкассы, и домой Владимир Григорьевич не вернулся. Затем были арестованы Рудаков и Онуфриенко.

Защемило сердце у Тони - отправилась в город - была не была. Имеет жена право узнать, что с мужем?

- Где это видано: передала мужу еду, вещицы... Вынесли ей узелочек с затвердевшей ковригой.

- Бери. Не понадобилось. Она все поняла....

Раньше я директорствовал в Сибири - Валерий Владимирович смотрит прямо перед собой, подперев лицо большими ладонями. При школе был сад яблоневый. Вместе с ребятами чистили его, стучали у ограды. Хотели поставить деревянный памятник землякам, не вернувшимся с войны. А потом появилась надпись: «Из двадцати миллионов жизней заплаченным нашим народом за Победу, более 50 человек - Пичугане». И снова острая необратимая боль: а ведь где то сложил голову и мой отец. Помнит кто нибудь о нем? Я понял, что оставаться в неведении больше не могу. Собрался, поехал. Бродил по Ирдыню и окрестностям. Зашел в архив Черкасского обкома партии. Получил справку, в которой все сказано о подпольной работе отца. Стоял над днепровскими кругами. Очищался от угрызений совести, волей неволей скопившихся в душе с той послевоенной поры... Впрочем, это уже личное....

Из сборника не придуманных историй о войне
Гвардии рядового взвода ПТР
1075 Стрелкового Полка
316 Стрелковой Дивизии
Крупина Геннадия Васильевича
656906, г. Барнаул-34 ул.
ул. Зоотехническая, 57/3
тел.67-10-78